Произошедшее в России с 24 февраля 2022 года больно ударило по журналистике (на взгляд многих - даже уничтожило ее). Свобода слова никак не вязалась с запретом на инакомыслие, а зачистка независимых СМИ была необходимым условием расцвета пропаганды, которой предоставили тепличные, безальтернативные условия.

Репрессии по отношению к медиа и введение цензуры начались с первого дня СВО. Сегодня в России заблокирован доступ к сайтам крупнейших независимых изданий, таких как «Дождь»*, "Новая газета", BBC, Deutsche Welle*, «Радио Свобода»*, Euronews, «Медиазона»* … Всего блокировкам к концу 2022 года подверглись около 300 медиа.

Кроме блокировок практикуются иные методы борьбы с журналистикой: штрафы, отзыв лицензий, объявление "иноагентами" и "нежелательными". В итоге страну покинули около 500 журналистов, которые продолжили работу из-за границы. Те же, кто продолжил работать в России, вынуждены подчиняться новым правилам под угрозой тюрьмы. Однако это вовсе не означает, что независимая журналистика в России умерла. Опрошенные нами коллеги говорят: работать стало опаснее, но интереснее. Уход в андеграунд многих заставил переосмыслить свое отношение к профессии, стать более требовательным к себе и больше ценить собственное ремесло. Ведь верность ему они хранят, несмотря на то, что она может стоить свободы.

Это не метафора: журналисты все чаще оказываются на скамье подсудимых.

Самый известный случай - уголовное дело абаканского репортера Михаила Афанасьева. За сообщение о сотрудниках Росгвардии, якобы отказавшихся участвовать в СВО, ему грозит до 10 лет лишения свободы. Афанасьев уже год в СИЗО. Как и основатель горно-алтайской газеты "Листок" Сергей Михайлов. Его судят за посты в телеграм-канале. Уголовные дела заведены против журналистов Александра Солдатова, Ильи Азара, Алесандра Невзорова*, Андрея Караулова*, Дмитрия Гордона*, Христо Грозева*, Евгения Киселева*, Ильи Красильщика, к 22 годам тюрьмы приговорен Иван Сафронов, к 25 - Владимир Кара-Мурза*. Список можно продолжать.

На этом фоне выбор уехать или остаться, стоит перед каждым, кто не готов заниматься пропагандой. О рисках, связи с читателем и профессии мы поговорили с тремя журналистами Баренц-региона России: двое из них остаются в стране, третий ее покинул.

* Власти РФ считают иноагентом

Л., журналистка из одного из северных регионов, предпочитает анонимность. Она беспокоится не только за себя, но и за свою команду. Они одно из последних независимых изданий своего региона. Степень риска для себя из-за профессии она ощущает на уровне "за что я могу сесть". Или "за что нас могут прикрыть навсегда".

На вопрос, как изменила СВО работу журналиста, отвечает:

-Стало морально тяжелее, повестка из трупов, посмертных наград, вдов, мобилизации, попыток вернуть мужа с учебки и тд. Вырос уровень тревоги, эмпатии на всех не хватает, и ты рушишься изнутри сам. Стало больше юридических рисков. Как писать так, чтобы не нарушить закон, но чтобы все все поняли. Я не могу писать слово "война", потому что мое СМИ действует по законам РФ, которые на ходу пишутся. Однако я думаю, можно написать так, что люди поймут, что происходит. Когда из семьи вырывают отца, брата и отправляют стрелять в других и уворачиваться от пуль, - что это? А так работаем по каждой публикации -даже новостной и короткой - с юристом.

Л. не хочет уезжать, но не исключает эмиграции, которая станет для нее большим ударом и потерей смыслов. Не осуждает уехавших. Просто ее место, как она считает, - тут:

-Россия - это не Путин, не партия власти. Это моя родина, страна, которую я люблю, где я выросла и где живут мои близкие. Я считаю, что переехавшие журналисты, которые, не зная ситуации в родной стране изнутри, пытаются писать о ней, - жалкое зрелище. Переехал - пиши про эмигрантов, про страну, в которой живешь. Мне сложно оценивать тех, кто уехал, и пытается издалека понять проблемы глубинки, например.

Происходящее раскололо журналистов: один едет освещать успехи чеченских подразделений при штурме Мариуполя, а другого в это время до полусмерти избивают в Грозном. Но раскололо и читателей, Л. это очень остро ощущает:

-Моя аудитория расколота. Если брать крайности, то на тех, кто против СВО, и тех, кто поддерживает во всем Россию, неважно что придумает государство. Подача материалов, как правило, у нас объективна, безоценочна, поэтому удается держать нейтралитет. Мы остались в России и пишем про россиян. если мне нужно будет написать про инвалида и его проблемы, я не отвернусь от него как от героя, только потому, что у него на коляске приделана "зет". Кроме политических распрей и войны есть еще обычная жизнь с ее проблемами, где мы нужны.

Домашнее насилие характеризуется высоким уровнем латентности. Далеко не все жертвы -С фактическим введением в стране военной цензуры единственной более или менее свободной площадкой для независимой журналистики в Карелии остался Телеграм. Не удивительно, что многие карельские журналисты в прошлом и нынешнем году открыли собственные телеграм-каналы, в основном анонимные, хотя в профессиональном сообществе их авторство известно, - Валерий Поташов, один из ведущих журналистов Карелии, после 24 февраля потерял работу. В центре занятости ему предложили идти служить охранником в зоне - или заключить контракт с Минобороны. Он остался фрилансером.

-Вопрос отъезда из страны для меня не стоял по одной главной причине - я остался не в России, а в Карелии. Кроме того, невозможность эмиграции в прошлом году была связана с личными обстоятельствами: у меня была пожилая мама, которая нуждалась в моем уходе, - говорит он. - Я трезво оцениваю риски своей профессии: в сложившихся условиях любой независимый журналист может быть признан "иностранным агентом" или обвинен в уголовном преступлении по политическим мотивам. Это реальность, которую приходится постоянно учитывать. Фактически независимая журналистика превратилась в часть гражданского сопротивления.

Я не исключаю полностью возможность эмиграции, но это будет вынужденный шаг. Например, в случае объявления меня " иностранным агентом". Я принципиально не буду ставить "иноагентскую" плашку или писать отчёты, потому что считаю такой статус унижающим человеческое и гражданское достоинство, а неисполнение законодательства об "иноагентах" неизбежно ведёт к административной и уголовной ответственности. Полагаю, что эмиграция для журналиста - это, главным образом, решение вопроса личной безопасности. Остаться в профессии практически можно, но связь с аудиторией будет разорвана.

Пожалуй, единственное, что для Валерия осталось прежним, - аудитория. Несмотря на потерю штатного места в медиа:

-Думаю, что аудитория не слишком изменилась: если прежде мои публикации читали несколько тысяч человек в "Столице на Онего", то сейчас примерно такое же количество подписчиков перешло в мой телеграм-канал. В нем нет комментариев, но читательскую реакцию можно увидеть по эмодзи.

Денис Загорье сейчас - журналист норвежского издания Barents Observer. Норвежского, но в том числе русскоязычного. Крошечная команда онлайн-проекта дала приют российским и украинским журналистам в числе, вдвое превышающем число норвежцев в редакции. Редакция - в Киркенесе, совсем недалеко от родного для Дениса Мурманска. Только по другую сторону границы.

-Почему и в какой момент ты решил уехать из России?

-Честно говоря, я никогда всерьез не думал уезжать из Мурманска. Мне там многое нравилось, и продолжает нравится. Но к началу <СВО> у меня появилась мысль о переезде куда-нибудь южнее. Хотелось попробовать пожить там, где нет Полярной ночи. Переезд обсуждался только в рамках России. Последние несколько лет я удалённо сотрудничал с норвежским изданием Barents Observer. Работа, по большей части, заключалась в том, что я делал для них подкасты на русском языке. А потом наступило 24 февраля. И первые же недели после этой даты показали, что что для людей, которые привыкли называть вещи своими именами, многих журналистов, активистов наступают очень непростые времена. Понятное дело, эти трудности сложно сравнить с тем, что происходило и происходит с жителями Украины, но тем не менее. Мое желание переезда из Мурманска и тотальная зачистка журналистского поля совпали с предложением от Barents Observer приехать в Киркенес и заняться развитием русской версии издания.

До эмиграции Загорье работал на независимых радиостанциях Мурманска. Говорит, даже там, где формат, казалось бы, не предполагает политики, новые времена стали заметны:

-Из эфиров почти сразу пропала украинская музыка, при подготовке новостей приходилось тщательно проверять людей, о которых рассказываешь, - а вдруг их уже признали иногантами, а ты забудешь об этом сказать? И если в личном плане это не страшно, но вот если бы это привело к аннулированию лицензии на вещание радиостанции, то хорошего в этом было бы мало.

Отъезд это не только стресс. Для человека, профессия которого на 50% состоит из родного языка, а на вторую половину - из погруженности в местную повестку, он может стать потерей ремесла. Денис старается профессию сохранить:

-Плюсов гораздо больше - называешь вещи своими именами; не боишься, что "сверху" раздается звонок с требованием уволить "этих" за то, что ты в эфире рассказал про "красную реку" под Норильском (имеется в виду загрязнение реки в Арктике близ территории "Норильского никеля" - прим. ред.); если в Норвегии тебе надо получить ответ на вопрос от мэра, полиции или военных, то ты ты получишь ответ, и никому даже в голову не придёт отказаться от общения с журналистом. А если кто-либо из чиновников попытается указать журналистам, о чём им писать нельзя, то это будет означать конец карьеры этого чиновника. Главная же сложность - техническая, с донесением информации до читателя, слушателя или зрителя. Ведь пишешь по большей части для русскоязычной аудитории, а в России интернет с каждым днём всё более "суверенный".

- Испытываешь ли ты трудности с доступом к российским источникам?

-Да, и связаны они в первую очередь с настороженным отношением людей к тому, что ты работаешь в СМИ "недружественной" страны. Официальные лица тоже очень часто не отвечают на запросы, либо может прозвучать: "Вы иностранное СМИ, у вас нет аккредитации". Что касается информации из открытых источников - мало кто знает, но, находясь, например, в Норвегии, приходится использовать VPN! Потому как нечто сверхсекретное, чего нельзя знать за рубежом, публикуется, например, на сайте правительства Мурманской области. Без TORa, или VPN на их сайт отсюда не зайти. Или газета "Мурманский вестник", которая тоже очень боится, что их статьи смогут прочитать норвежцы. А вот с обратной связью от читателей произошли очень удивительные и радостные моменты. Мне стали писать мои друзья, знакомые, бывшие коллеги, которые, по понятным причинам, опасаются говорить о происходящем с кем-либо из России. И мы помогаем друг другу. Я - тем, что слушаю их, говорю с ними, разделяю их страхи, тревоги, иногда боль, и они понимают, что с ними всё в порядке, что они не одиноки со своим "неправильным" с пропагандистской точки зрения пониманием происходящего. Я же понимаю, что работаю не впустую, что меня читают, и что это нужно людям. Возможно их не очень много, но, как я уже говорил ранее, если это помогло хоть одному человеку, то это уже очень хорошо.

-Если бы тебе не удалось уехать, сумел бы ты остаться в профессии в России и как бы изменился характер твоей работы и степень рисков?

-Сложный вопрос, поскольку чтобы ответить на него , приходится учитывать огромное количество всяких нюансов. Да, остался бы, но большой вопрос на какой срок. Не в плане, что я бы завязал с этим, а в плане - как долго мне позволялось бы это делать. Скорее всего я продолжал работать на радио (даже при той цензуре, что есть сейчас, можно озвучивать свои мысли, используя полутона, намеки, эзопов язык. Опасно, но можно). Более того, сейчас огромная потребность в пишущих людях, которые работают внутри России. Возможно, что начал бы вести двойную журналистскую жизнь. Писать анонимно, и отправлять статьи тем, кто их мог бы публиковать. Точно бы продолжил работать с Barents Observer. Скорее всего начал бы делать для них не только подкасты, но и писать. А риски - они есть всегда. Но если все будут молчать, то зло обязательно победит..