Сергей Маркелов оказался первым журналистом, которого в России Минюст внес в реестр "СМИ - иноагентов". Год назад он покинул Россию и вместе с двумя сыновьями живет в США. Мы поговорили о том, как одинокий отец привыкает к эмиграции и почему именно она позволяет ему сегодня сохранять верность профессии журналиста.

- Здесь я ощущаю, что на моих детей не плевать окружающим. В школе все делают так, детям было комфортно, чтоб они были счастливы. Может быть, я не во всем прав, но мне менее важно, будут ли они хорошо знать физику или математику, чем то, чтоб они выросли счастливыми.

- 1 ноября исполнился ровно год со дня, когда я улетел из России. Понимать, что я, видимо, уеду, начал раньше, в декабре 2020 года, когда меня объявили "иноагентом".
Помню, журналисты "Север Реалии" , проекта "Радио Свобода" (мы вынуждены указать, что минюст РФ считает эти СМИ иноагентами - прим. ред.), устроили чат, в котором обсуждали случившееся, и все говорили, что, раз Минюст признал агентами только пятерых журналистов, а потом все затихло, это не будет иметь никакого продолжения, можно жить дальше спокойно. А я понимал: не для того это все затевалось. И я написал пост в "Фейсбуке" (соцсеть принадлежит компании Meta, которую РФ считает экстремистской организацией - прим. ред.), на который откликнулся Фонд Бориса Немцова, и Жанна Немцова предложила помочь.

- Конечно, я не собирался уезжать совсем, потому что у меня была семья в России. И я понимаю, что если уеду в Америку, я могу никогда не увидеть сыновей. И мы решили, что я съезжу на несколько дней, осмотрюсь, и потом буду решать. Вот я и уехал с одним чемоданом, в котором были футболки, трусы и куча книг. Больше у меня ничего не было, и уже ничего не вернешь. Меня потом в комментарии к одному посту упрекнули, что я не взял с собой мамины фотографии. А я ехал не навсегда, не так, как делают люди, заранее готовившие эмиграцию. Кстати, так получилось, что за несколько дней до вылета я был у мамы на могиле. Поговорил.
Когда я вылетал из Москвы, меня задержали. Дважды. И ощущение было очень неприятное: когда ты понимаешь, что тебя могут отпустить, а могут куда-нибудь в "Матросскую тишину" отправить. Тогда я и понял, что не вернусь. А если вернусь, второй раз могу не выбраться.
Потом, когда с вывозом детей возникли проблемы, я решил лететь обратно. Купил им всякой одежды и игрушек в подарок. А потом поговорил с умным человеком, который мне сказал: если уедешь, уже не выберешься. Сдал обратно в магазины одежду, отправил игрушки посылкой. Остался и начал работать над эвакуацией сыновей. Сейчас они со мной.

- Не было никаких ожиданий. Ну какие-то бытовые вещи только. Я здесь сразу как-то понял, что все усилия, которые сделаю, принесут результат. Конечно, российские друзья сразу стали мне говорить: ты не понимаешь, куда приехал, это такая тяжелая страна… Но я понимал, что в самой тяжелой ситуации мне здесь будет лучше, чем в России. Мне на протяжении многих лет в России приходилось выживать, преодолевать. И было понятно, что так будет всегда. А здесь сложности я воспринимал, как временные обстоятельства. Да, временами было безумно тяжело. Но я знал, что это пройдет.

- Я понимал, чем все может закончиться. При этом у меня дети, семья - я не пересекал каких-то границ, не ударялся в активизм, я не навальнист. Мы все хотели перемен, но хотели идти к ним разными путями. Я занимался журналистикой.
У себя в Карелии я был в наиболее уязвимом положении - я был фрилансером, у кого-то была редакция, которая защитит, а у меня ничего. Приезжали журналисты из больших медиа, я помогал им делать репортажи, а потом они уезжали - а я оставался. Меня как-то спросили: будешь брать псевдоним? А я подумал: зачем? Ну отдалю я на полгода риски, а потом все равно случится то, что случится. Были на меня выходы из силовых ведомств, попытки завербовать. Но они, видимо, тоже понимают, на кого можно надавить, а на кого нельзя. Тянули-тянули - и сделали иностранным агентом. Для определяющим было скорее понимание того, чем это закончится: посадят или голову разобьют.

- Я воспринимаю все, что происходит, как данность. Я ощущаю, что моих детей здесь никто не пытается спихнуть. Что в школе делают все, чтоб детям было комфортно. Из-за того , что я одинокий отец, я получаю очень большую поддержку со всех сторон. В первую очередь, от еврейских организаций, которые дали нам одежду, помогли устроить в школу детей. Когда в школе узнали, что мы беженцы, нам упростили процесс поступления, сразу стали помогать. На третий день учительница подошла: "Ваш сын ходит в одном и том же, вам не нужна одежда?" Психологическая поддержка, игрушки, на День Благодарения надавали домой еды, мамы из родительского комитета забирают детей после школы, если я не успеваю. Так как я работаю далеко и допоздна, сыновьям разрешили подольше оставаться в продленке. Здесь если видят ребенка, который идет по улице без родителей, любой взрослый тут же останавливается и спрашивает, не нужна ли помощь. Любой человек, даже бездомный. А в России я все время чувствовал, что мои сыновья никому не нужны.

- Этот вопрос я не задавал себе несколько лет. И первые полгода здесь - в режиме выживания - тоже. Я забыл, кто я и зачем. В эмиграции переживаешь социальную смерть, которая тяжелее биологической, потому что она осознаваемая. Даже у собаки есть дом, а у меня ничего. И только постепенно начинаешь заново приобретать какие-то социальные вещи, например, пошел банковский счет открыл. Начинаешь оживать заново, это очень прикольно. И приходит ощущение того, кто ты. Сейчас я хочу заниматься своим делом - журналистикой. Развиваться.
Тяжело, страна непростая. Но она дает обратную связь.